Запрет на любовь. Любовь. Приключения. Эротика - Кора Бек

Дом родителей Сабины находился на окраине города, у подножия гор. Здесь даже в жаркий солнечный день царила прохлада, и стоял чистый, свежий воздух. Просторный двор был заполнен людьми, и мы, не задерживаясь, прошли прямо в дом, где в одной из дальних комнат увидели ничком лежавшую на широкой низкой тахте Сабину, которая при нашем появлении привстала, но потом бессильно упала в объятия подхватившей ее мамы, и зашлась в невыразимо горестном, отчаянном плаче.

Ее худенькие плечи сотрясали рыдания, а еще недавно сверкавшие веселым лукавым блеском черные глаза, вдруг потухли и даже как будто бы поседели. Так сильно изменило их горе.

Женщины плакали, обнявшись и соприкоснувшись головами, и тут я заметил белую тоненькую прядь, прорезавшую ровной полоской волосы одной из них. Скорее внутренне почувствовал, а не догадался по цвету и длине волос, что седина за эти горькие дни появилась у моей мамы, враз пережившей столько потрясений. Мне вдруг стало так страшно, что я тоже заплакал. Роза, с мокрым от слез лицом, поспешила унести меня в другую комнату.

* * *

Проснувшись от каких-то непонятных мне звуков, я не мог сразу определить, где нахожусь. Все вокруг было незнакомо, а больше всего меня поразил странно низко нависавший над моим лицом беленый потолок чужого дома. У кровати, где я спал, в старинном кресле с высокой спинкой сидела Роза, которая при моем пробуждении тотчас взяла меня на руки. Я успокоился.

С улицы раздавался напевный, мелодичный голос муллы, читавшего поминальную молитву из Корана. Роза вместе со мной подошла к открытому нараспашку окну. Посреди двора на широком коричневом ковре лежал, завернутый в саван и в ковер, Жолан. Его лицо, изуродованное в аварии, было прикрыто. Вокруг на корточках сидели мужчины. Было много молодежи – друзей и сокурсников Жолана.

У окна цвела душистая акация, на аккуратных клумбах горели алым цветом горделивые пионы, тянулись вверх, к теплу, красные маки и нежно-томный фиолетовый ирис. Все живое цвело и грелось под лучами щедрого майского солнца. Стояла благословенная пора: красавица весна, оживив природу новыми яркими красками, передавала свои права манящему короткому лету.

Мулла закончил читать молитву, и товарищи приготовились выносить тело Жолана. В этот момент Сабина, сидевшая у входа в дом в окружении подруг и родственниц, вдруг, раскачиваясь из стороны в сторону, высоким тонким голосом запела прощальную песнь брату.

Отца она лишилась в раннем детстве, и потому почти не помнила его. С матерью, озабоченной решением своих личных проблем, всегда держалась на некоторой дистанции, и Жолан на этом свете был для нее самым близким человеком, с которым Сабина привыкла делиться всеми своими радостями и горестями, и за кого она переживала, как за самое себя. Да, оставались подруги, но брат в ее сердце всегда занимал особое место.

Порхающий по жизни мотылек, Сабина в один день превратилась в подстреленную безжалостной рукой птицу. Потухший потерянный взгляд, охрипший от слез голос, ссутулившиеся плечи неузнаваемо изменили ее внешность. Набросив на голову платок, она со сдерживаемым отчаянием смотрела, как навсегда, в никуда уносят тело ее обожаемого братика и пела, изливая в этой импровизированной прощальной песне, всю свою тоску, печаль, горечь невосполнимой потери и глубокую боль одиночества.

Вокруг была пустота. Разум говорил ей: Жолана больше нет. Но сердце отказывалось в это верить. И до самой последней минуты похоронной церемонии Сабина надеялась, что Жолан сейчас откинет с лица это ужасное покрывало и легко, прыгуче, как умеет делать только он, поднимется на ноги и, оглядев всех, удивленно засмеется. Он не может не услышать ее голоса, плача, он не может оставить ее одну.

Когда за калиткой послышался шум отъезжающих на кладбище машин, Сабина вдруг рванулась со своего места и бросилась за ворота. Какие-то женщины побежали за ней и, обнимая за плечи, привели обратно. Неожиданно покорно она подчинилась им и дала увести себя в дом, где другие женщины между тем пытались привести в чувство мою маму, потерявшую сознание во время выноса тела. Приехавшая вскоре «Скорая помощь», поставила диагноз: общее нервное переутомление, и увезла маму в больницу. Сабина до поминок оставалась у родителей, а мы с Розой отправились в наш разом опустевший дом.

* * *

Несколько дней мы с Розой жили вдвоем. Дошив то, что уже было начато, она отказалась от приема новых заказов, посвятив себя полностью заботам обо мне. К нам почти никто не приходил, почему-то реже стал звонить телефон, и порой мне казалось, что мы отрезаны от всего мира.

Маму выписали из больницы, а на следующий день вернулась домой Сабина. Резко преобразившаяся, сильно исхудавшая, она старалась сдерживать себя и не выдавать своей боли, понимая, что нужно продолжать жить и помогать другим. Даже Роза, внешне спокойная и невозмутимая, по ночам вставала с постели, чтобы принять валерьянку.

В первые дни мама чувствовала себя относительно неплохо. Театр уехал на летние гастроли, но она осталась в городе и почти все свое время проводила дома. Роза, как и все заочники, лишь дважды в год садившаяся за учебники, в преддверии сессии целыми днями сейчас пропадала в библиотеке. А мама с Сабиной, у которой тоже начался отпуск, часами сидели на кухне, не обращая внимания на остывший чай, и вспоминали Жолана. Частенько к нам наведывался Рустем. Пытаясь как-то отвлечь и растормошить подруг, он уводил нас всех погулять в какой-нибудь парк, а то и в горы.

Мало-помалу Сабина стала приходить в себя, но состояние моей мамы внезапно резко ухудшилось. Ей не давали покоя сильные головные боли, из-за которых она порой, крепко сжимая руками голову, словно опасалась, что ее череп может вдруг треснуть, каталась по полу и кричала от боли. Иногда с ней случались судороги на нервной почве. Приезжала «Скорая», делала очередной укол, боль на время стихала, а потом все повторялось сначала.

В эти минуты какого-то полубредового состояния мама нередко звала Руслана. Называла его разными нежными словами, просила у него помощи, пыталась ему что-то рассказывать. Потом, когда она приходила в себя, уже не упоминала его имени, но все понимали, что ее мысли – лишь о нем.

Этот кошмар продолжался несколько дней, а затем маму опять положили в больницу, в невропатологическое отделение. Я остался на попечение Розы с Сабиной. Теперь каждое утро, а иногда и вечером все втроем мы приходили в больницу. Похудевшая, бледная мама в болтавшемся на ней широком халате, спускалась к нам со второго этажа, где находилась ее палата, брала меня на руки и замирала, вдыхая запах моего тела.

Заметно окрепшая Сабина с невозмутимой как всегда Розой рассказывали разные новости, подбадривая маму тем, что уже скоро она вернется домой, и мы вновь заживем одной дружной семьей. О Руслане говорить все избегали.

Однажды Сабина передала маме привет от справлявшегося по телефону о ее здоровье Джумы, на что мама грустно, но без истерики заметила:

– А ведь они чем-то похожи – Джума и Руслан. Только от одного я убежала, а другой сам меня оставил – мужчины, которых действительно можно было назвать мужчинами, – и помолчав, продолжила: Интересно, где он сейчас? Может, и не думает обо мне вовсе, не думает и не знает, что у него сын растет. Как странно порой складывается человеческая судьба!

Мама сказала все это спокойно, без слез, лившихся раньше ручьем при одном упоминании его имени, и лишь глубоко затаенная горечь выдавала, что она по-прежнему любит Руслана и тоскует о нем.

После этого случая мама заметно изменилась. Она вдруг почувствовала, что может говорить и вспоминать о Руслане уже относительно спокойно. Душевная боль ее не прошла, но как будто бы притупилась, стала отходить на задний план. Мама теперь с нетерпением ожидала нашего прихода, радовалась тому, что я здоров и весел, и рвалась домой.

Роза предложила маме сшить ей новый летний костюм, и они увлеченно обсуждали его фасон. Похоже, дело пошло на выздоровление. Мама смирилась с судьбой и не желала больше ничего иного, как оказаться опять дома и заняться воспитанием сына. Подруги ее полностью поддерживали.

* * *

Сегодня утром мне сделали в поликлинике прививку, которую я хорошо перенес, что очень обрадовало моих нянек, чувствовавших за меня сейчас особую ответственность. А в больнице счастливая мама сообщила нам, что к концу недели врачи обещают выписать ее, что сразу подняло всем настроение.

Мы застали ее в больничном саду, где она гуляла в обществе незнакомой молодой женщины с ребенком на руках. Мама выглядела очень возбужденной, но мы не придали этому значения, радуясь, что ее депрессивное состояние прошло, и уже скоро она вновь окажется рядом с нами.